ВЛАДИМИР МАЯКОВСКЙ
Я сам
Тема
Я - поэт. Этим и интересен. Об этом и пишу. Об остальном - только если это отстоялось словом.
Память
Бурлюк говорил: у Маяковского память, что дорога в Полтаве,- каждый галошу оставит. Но лица и даты не запоминаю. Помню только, что в 1100 году куда-то переселялись какие-то "доряне", Подробностей этого дела не помню, но, должно быть, дело серьезное. Запо-минать же -o "Сие написано 2 мая. Павловск. Фонта-ны"--дело вовсе мелкое. Поэтому свободно плаваю по своей хронологии.
Главное
Родился 7 июля 1894 года (или 93-мнения мамы и послужного списка отца расходятся. Во всяком случае, не раньше). Родина-село Багдады, Кутаисская губер-ния, Грузия,
Состав семья
Отец: Владимир Константинович (багдадский лес-i ничий), умер в 1906 году.
Мама) Александра Алексеевна. Сестры:
а) Люда,
б) Оля. Других Маяковских, яо-видимому, не имеется.
1-е воспоминание
Понятия живописные. Место неизвестно. Зима. Отец выписал журнал "Родина". У "Родины" "юмористиче-ское" приложение. О смешных говорят и ждут. Отец ходит и поет свое всегдашнее "алон занфан де ля по четыре". "Родина" пришла. Раскрываю и сразу (картин-ка) ору: "Как смешно! Дядя с тетей целуются". Смея-лись. Позднее, когда пришло приложение и надо было действительно смеяться, выяснилось - раньше смеялись только надо мной. Так разошлись наши понятия о кар-тинках и о юморе.
2-е воспоминание
Понятия поэтические. Лето. Приезжает масса. Краси-вый длинный студент-J Б. П. Глушковский. Рисует. Кожаная тетрадища. Блестящая бумага. На бумаге длинный человек без штанов (а может, в обтяжку) пе-ред зеркалом. Человека зовут "Евгенионегиным". И Бо-ря был длинный, и нарисованный был длинный. Ясно. Борю я и считал этим .самым "Евгенионегиным". Мнение держалось года три.
3-е воспоминание
Практические понятия. Ночь. За стеной бесконечный iL-епот папы и мамы. О рояли. Всю ночь не спал. Свер-била одна и та же фраза. Утром бросился бежать бегом:
"Папа, что такое рассрочка платежа?" Объяснение очень понравилось.
Дурные привычки
Лето. Потрясающие количества гостей. Накаплива-ются именины. Отец хвастается моей памятью. Ко всем именинам меня заставляют заучивать стихи. Помню - специально для папиных именин:
Как-то раз перед толпою Соплеменных гор...
"Соплеменные" и "скалы" меня раздражали. Кто они такие, я не знал, а в жизни они не желали мне попа-даться. Позднее я узнал, что это поэтичность, и стал тихо ее ненавидеть.
Корни романтизма
Первый дом, воспоминаемый отчетливо. Два этажа. Верхний - наш. Нижний - винный заводик. Раз в го-ду^ арбы винограда. Давили. Я ел. Они пили. Все это территория стариннейшей грузинской крепости под Багдадами. Крепость очетыреугольнивается крепост-ным валом. В углах валов - накаты для пушек. В валах бойницы. За валами рвы. За рвами леса и шакалы. Над лесами горы. Подрос. Бегал на самую высокую. Снижа-ются горы к северу. На севере разрыв. Мечталось - это Россия. Тянуло туда невероятнейше.
Необычайное
Лет семь. Отец стал брать меня в верховые объезды лесничества. Перевал. Ночь. Обстигло туманом. Даже отца не видно. Тропка узейшая. Отец, очевидно, отдер-нул рукавом ветку шиповника. Ветка с размаху шипами в мои щеки. Чуть повизгивая, вытаскиваю колючки. Сразу пропали и туман и боль. В расступившемся тума-не под ногами - ярче неба. Это электричество. Клепоч-ный завод князя Накашидзе. После электричества со-вершенно бросил, интересоваться природой. Неусовер-шенствованная вещь.
Учение
Учила мама и всякоюродные сестры. Арифметика казалась неправдоподобной. Приходится рассчитывать яблоки и груши, раздаваемые мальчикам. Мне ж всегда давали, и я всегда давал без счета. На Кавказе фруктов сколько угодно. Читать выучился с удовольствием.
Первая книга
Какая-то "Птичница Агафья". Если б мне в то время попалось несколько таких книг - бросил бы читать со-всем. К счастью, вторая-"Дон-Кихот". Вот это книга! Сделал деревянный меч и латы, разил окружающее.
Экзамен
Переехали. Из Багдада в Кутаис. Экзамен в гимна-зию. Выдержал. Спросили про якорь (на моем рука-ве) - знал хорошо. Но священник спросил - что такое"око". Я ответил: "Три фунта" (так по-грузински). Мне объяснили любезные экзаменаторы, что "око" - это "глаз" по-древнему, церковнославянскому. Из-за этого чуть не провалился. Поэтому возненавидел сразу - все древнее, все церковное и все славянское. Возможно, что отсюда пошли и мой футуризм, и мой атеизм, и мой интернационализм.
Гимназия
Приготовительный, 1-й и 2-й. Иду первым. Весь в пятерках. Читаю Жюля Верна. Вообще фантастическое. Какой-то бородач стал во мне обнаруживать способно-сти художника. Учит даром.
Японская война
Увеличилось количество газет и журналов дома. "Русские ведомости", "Русское слово", "Русское богат-ство" и прочее. Читаю все. Безотчетно взвинчен. Восхи-щают открытки крейсеров. Увеличиваю и перерисовы-ваю, Появилось слово "прокламация". Прокламации ве-шали грузины. Грузинов вешали казаки. Мои товарищи грузины. Я стал ненавидеть казаков,
Нелегальщина
Приехала сестра из Москвы. Восторженная. Тайком дала мне длинные бумажки. Нравилось: очень рискован-но. Помню и сейчас. Первая:
Опомнись, товарищ, опомнись-ка, брат, скорей брось винтовку на землю.
И еще какое-то, с окончанием;
...а не то путь иной - к немцам с сыном, с женой и с мамашей...
(о царе).
Это была революция. Это было стихами. Стихи и революция как-то объединились в голове.
905-й год
Не до учения. Пошли двойки. Перешел в четвертый только потому, что мне расшибли голову камнем (на Рионе подрался),-на переэкзаменовках пожалели. Для меня революция началась так: мой товарищ, повар свя-щенника - Исидор, от радости босой вскочил на пли-ту - убили генерала Алиханова. Усмиритель Грузии. Пошли демонстрации и митинги. Я тоже пошел. Хоро-шо. Воспринимаю живописно: в черном анархисты, в красном эсеры, в синем эсдеки, в остальных цветах федералисты.
Социализм
Речи, газеты. Из всего - незнакомые понятия и сло-ва. Требую у себя объяснений. В окнах белые книжицы. "Буревестник". Про то же. Покупаю все. Вставал в шесть утра. Читал запоем. Первая: "Долой социал-демократов". Вторая: "Экономические беседы". На всю жизнь порази-ла способность социалистов распутывать факты, система-тизировать мир. "Что читать?"-кажется, Рубакина. Перечел советуемое. Многое не понимаю. Спрашиваю. Меня ввели в марксистский кружок. Попал на "Эрфурт-скую". Середина. О "лумпенпролетариате". Стал считать себя социал-демократом: стащил отцовские берданки в эсдечий комитет.Фигурой нравился Лассаль. Должно быть, оттого, что без бороды. Моложавей. Лассаль у меня перепутался с Демосфеном. Хожу на Рион. Говорю речи, набрав камни в рот.
Реакция
По-моему, началось со следующего: при панике (мо" жет, разгоне) в демонстрацию памяти Баумана мне (упавшему) попало большущим барабанищем по голове. Я испугался, думал-сам треснул"
906-й год
Умер отец. Уколол палец (сшивал бумаги" Зара-жение крови. С тех пор терпеть не могу булавок. Благо-получие кончилось. После похорон отца - у нас 3 рубля.Инстинктивно, лихорадочно мы распродали столы и стулья. Двинулись в Москву. Зачем? Даже знакомых не было.
Дорога
Лучше всего-Баку. Вышки, цистерны, лучшие ду-хи - нефть, а дальше степь. Пустыня даже.
Москва
Остановились в Разумовском. Знакомые сестры - Плотниковы. Утром паровиком в Москву. Сняли квар-тиренку на Бронной.
Московское
С едами плохо. Пенсия -10 рублей в месяц.рублей в месяц. Я и две сестры учимся. Маме пришлось давать комнаты и обе-ды. Комнаты дрянные. Студенты жили бедные. Социали-сты. Помню - первый передо мной "большевик" Вася Канделаки.
Приятное
Послан за керосином. 5 рублей. В колониальной дали сдачи 14 рублей 50 копеек; 10 рублей-чистый заработок. Совестился. Обошел два раза магазин ("Эр-фуртская" заела).-Кто обсчитался, хозяин или служа-щий,-тихо расспрашиваю приказчика.-Хозяин!-Ку-пил и съел четыре цукатных хлеба. На остальные гонял в лодке по Патриаршим прудам. Видеть с тех пор цукат-ных хлебов не могу.
Работа
'Денег в семье нет. Пришлось выжигать и рисовать. Особенно запомнились пасхальные яйца. Круглые, вер-тятся и скрипят, как двери. Яйца продавал в кустарный магазин на Неглинной. Штука 10-15 копеек. С тех пор бесконечно ненавижу Бемов, русский стиль и кустарщину.
Гимназия
Перевелся в 4-й класс пятой гимназии. Единицы, слабо разноображиваемые двойками. Под партой "Анти-Дюринг".
Чтение
Беллетристики не признавал совершенно. Филосо-фия. Гегель. Естествознание. Но главным образом мар-ксизм. Нет произведения искусства, которым бы я увлек-ся более, чем "Предисловием" Маркса. Из комнат сту-дентов шла нелегальщина. "Тактика уличного боя" и т. д. Помню отчетливо синенькую ленинскую "Две тактики". Нравилось, что книга срезана до букв. Для нелегального просовывания. Эстетика максимальной экономии.
Первое полустихотворение
Третья гимназия издавала нелегальный журнальч "Порыв". Обиделся. Другие пишут, а я не могу?! Стал скрипеть. Получилось невероятно революционно и в та-кой же степени безобразно. Вроде теперешнего Кирилло-ва. Не помню ни строки. Написал второе. Вышло лирич-но. Не считая таковое состояние сердца совместимым с моим "социалистическим достоинством", бросил вовсе.
Партия
1908 год. Вступил в партию РСДРП (большевиков). Держал экзамен в торгово-промышленном подрайоне. Выдержал. Пропагандист. Пошел к булочникам, потом к сапожникам и, наконец, к типографщикам. На обще-городской конференции выбрали в МК. Были Ломов, Поволжец, Смидович и другие. Звался "товарищем Кон-стантином". Здесь работать не пришлось - взяли.
Арест
29 марта 1908 г. нарвался на засаду в Грузинах. Наша нелегальная типография. Ел блокнот. С адресами и в переплете. Пресненская часть. Охранка. Сущевская Часть. Следователь Вольтановский (очевидно, считал себя хитрым) заставил писать под диктовку: меня обви-няли в писании прокламации. Я безнадежно перевирал диктант. Писал: "социяльдимократическая". Возможно, провел. Выпустили на поруки. В части с недоумением прочел "Санина". Он почему-то в каждой части имелся. Очевидно, душеспасителен. Вышел. С год - партийная работа. И опять кратко-временная сидка. Взяли револьвер. Махмудбеков, друг отца, тогда помощник начальника Крестов, арестован-ный случайно у меня в засаде, заявил, что револьвер его,и меня выпустили.
Третий арест
Живущие у нас (Коридзе (нелегальн. Морчадзе), Герулайтис и др.) ведут подкоп под Таганку. Освобож-дать женщин-каторжан. Удалось устроить побег из Но-винской тюрьмы. Меня забрали. Сидеть не хотел. Скан-далил. Переводили из части в часть - Басманная, Мещанская, Мясницкая и т. д.- и наконец - Бутырки. Одиночка № 103.
11 бутырских месяцев
Важнейшее для меня время. После трех лет теории и практики - бросился на беллетристику.Перечел все новейшее. Символисты-Белый, Баль-монт. Разобрала формальная новизна. Но было чуждо. Темы, образы не моей жизни. Попробовал сам писать так же хорошо, но про другое. Оказалось так же про другое-нельзя. Вышло ходульно и ревплаксиво. Что-то вроде:В золото, в пурпур леса одевались, Солнце играло на главах церквей. Ждал я: но в месяцах дни потерялись, Сотни томительных дней.Исписал таким целую тетрадку. Спасибо надзирате-лям-при выходе отобрали. А то б еще напечатал! Отчитав современность, обрушился на классиков. Байрон, Шекспир, Толстой. Последняя книга - "Анна Каренина". Не дочитал. Ночью вызвали "с вещами по городу". Так и не знаю, чем у них там, у Карениных, история кончилась.
Меня выпустили. Должен был (охранка постановила} идти на три года в Туруханск. Махмудбеков отхлопотал меня у Курлова.Во время сидки судили по первому делу - виновен, но летами не вышел. Отдать под надзор полиции и под родительскую ответственность.
Так называемая дилемма
Вышел взбудораженный. Те, кого я прочел,-так называемые великие. Но до чего же нетрудно писать лучше их. У меня уже и сейчас правильное отношение к миру. Только нужен опыт в искусстве. Где взять? Я неуч. Я должен пройти серьезную школу. А я вышиб-лен даже из гимназии, даже и из Строгановского. Если остаться в партии-надо стать нелегальным. Нелегаль-ным, казалось мне, не научишься. Перспектива - всю жизнь писать летучки, выкладывать мысли, взятые из правильных, но не мной придуманных книг. Если из меня вытряхнуть прочитанное, что останется? Марк-систский метод. Но не в детские ли руки попало это оружие? Легко орудовать им, если имеешь дело только с мыслью своих. А что при встрече с врагами? Ведь вот лучше Белого я все-таки не могу написать. Он про свое весело-"в небеса запустил ананасом", а я про свое ною - "сотни томительных дней". Хорошо другим пар-тийцам. У них еще и университет. (А высшую школу-' я еще не знал, что это такое,-я тогда уважал!)Что я могу противопоставить навалившейся на меня эстетике старья? Разве революция не потребует от меня серьезной школы? Я зашел к тогда еще товарищу по партии - Медведеву. Хочу делать социалистическое ис-кусство. Сережа долго смеялся: кишка тонка. Думаю все-таки, что он недооценил мои кишки.Я прервал партийную работу. Я сел учиться.
Начало мастерства
Думалось-стихов писать не могу. Опыты плачев-ные. Взялся за живопись. Учился у Жуковского. Вместе с какими-то дамочками писал серебренькие сервизики. Через год догадался-учусь рукоделию. Пошел к Келину. Реалист. Хороший рисовальщик. Лучший учитель. Твердый. Меняющийся.
Требование-мастерство, Гольбейн. Терпеть не мо-гущий красивенькое.Поэт почитаемый - Саша Черный. Радовал его:антиэстетизм.
Последнее училище
Сидел на "голове" год. Поступил в Училище живо-писи, ваяния и зодчества: единственное место, куда при-няли без свидетельства о благонадежности. Работал хорошо.
Удивило: подражателей лелеют-самостоятельных гонят. Ларионов, Машков. Ревинстинктом стал за выгоняемых.
Давид Бурлюк
В училище появился Бурлюк. Вид наглый. Лорнетка. Сюртук. Ходит напевая. Я стал задирать. Почти задрались.
В курилке
Благородное собрание. Концерт. Рахманинов. Остров мертвых. Бежал от невыносимой мелодизированной ску-ки. Через минуту и Бурлюк. Расхохотались друг в друга. Вышли шляться вместе.
Памятнейшая иочь
Разговор. От скуки рахманиновской перешли на учи-лищную, от училищной - на всю классическую скуку. У Давида - гнев обогнавшего современников мастера, у меня--пафос социалиста, знающего неизбежность крушения старья. Родился российский футуризм.
Следующая
Днем у меня вышло стихотворение.
Вернее - куски. Плохие. Нигде не напечатаны. Ночь. Сретенский буль-вар. Читаю
строки Бурлюку. Прибавляю - это один мой знакомый. Давид остановился. Осмотрел
меня. Рявкнул: "Да это же ж вы сами написали! Да вы же ж гениальный поэт!"
Применение ко мне такого грандиоз-
ного и незаслуженного эпитета обрадовало
меня. Я весь ушел в стихи. В этот вечер совершенно неожиданно я стал
поэтом.
Бурлючье чудачество
Уже утром Бурлюк, знакомя меня с кем-то, басил:
"Не знаете? Мой гениальный друг. Знаменитый поэт Маяковский". Толкаю. Но Бурлюк непреклонен. Еще и рычал на меня, отойдя: "Теперь пишите. А то вы меня ставите в глупейшее положение".
Так ежедневно
Пришлось писать. Я и написал первое (первое про-фессиональное, печатаемое) - "Багровый и белый" и другие.
Прекрасный Бурлюгг
Всегдашней любовью думаю о Давиде. Прекрасный друг. Мой действительный учитель. Бурлюк сделал меня поэтом. Читал мне французов и немцев. Всовывал книги. Ходил и говорил без конца. Не отпускал ни на щаг. Выдавал ежедневно 50 копеек. Чтоб писать не голодая.
На Рождество завез к себе в Новую Маячку. Привез "Порт" и другое.
"Пощечина"
Из Маячки вернулись. Если с неотчетливыми взгля-дами, то с отточенными темпераментами. В Москве Хлебников. Его тихая гениальность тогда была для меня совершенно затемнена бурлящим Давидом. Здесь же вился футуристически™ иезуит слова-Крученых.После нескольких ночей лирики родили совместный манифест. Давид собирал, переписывал, вдвоем дали имя и выпустили "Пощечину общественному вкусу".
Пошевеливаются
Выставки "Бубновый валет". Диспуты. Разъяренные речи мои и Давида. Газеты стали заполняться футуризмом. Тон был не очень вежливый. Так, например, меня просто называли "сукиным сыном".
Желтая кофта
Костюмов у меня не было никогда. Были две блу-зы - гнуснейшего вида. Испытанный способ - укра-шаться галстуком. Нет денег. Взял у сестры кусок жел-той ленты. Обвязался. Фурор. Значит, самое заметное и красивое в человеке - галстук. Очевидно - увеличишь галстук, увеличится и фурор. А так как размеры галсту-ков ограничены, я пошел на хитрость: сделал галстуко-вую рубашку и рубашковый галстук.
Впечатление неотразимое.
Разумеется
Генералитет искусства ощерился. Князь Львов. Ди-ректор училища. Предложил прекратить критику и аги-тацию. Отказались.Совет "художников" изгнал нас из училища.
Веселый год
Ездили Россией. Вечера. Лекции. Губернаторство настораживалось. В Николаеве нам предложили не ка-саться ни начальства, ни Пушкина. Часто обрывались полицией на полуслове доклада. К ватаге присоединился Вася Каменский. Старейший футурист.Для меня эти годы - формальная работа, овладе-ние словом.Издатели не брали нас. Капиталистический нос чуял в нас динамитчиков. У меня не покупали ни одной строчки.Возвращаясь в Москву - чаще всего жил на буль-варах.Это время завершилось трагедией "Владимир Мая-ковский". Поставлена в Петербурге. Луна-Парк. Про-свистели ее до дырок.
Начало 14-го года
Чувствую мастерство. Могу овладеть темой. Вплот-ную. Ставлю вопрос о теме. О революционной. Думаю над "Облаком в штанах".
Война
Принял взволнованно. Сначала только с декоратив-ной, с шумовой стороны. Плакаты заказные и, конечно, вполне военные. Затем стих. "Война объявлена".
Август
Первое сражение. Влотную встал военный ужав. Война отвратительна. Тыл еще отвратительней. Чтобы сказать о войне - надо ее видеть. Пошел записываться добровольцем. Не позволили. Нет благонадежности.И у полковника Модля оказалась одна хорошая идея.
Зима
Отвращение и ненависть к войне. "Ах, закройте, закройте глаза газет" и другие.Интерес к искусству пропал вовсе.
Май
Выиграл 65 рублей. Уехал в Финляндию. Куоккала.
Куоккала
Семизнакомая система (семипольная). Установил семь обедающих знакомств. В воскресенье "ем" Чуков-ского, понедельник - Евреинова и т. д. В четверг было хуже-ем репинские травки. Для футуриста ростом в сажень - это не дело.Вечера шатаюсь пляжем. Пишу "Облако". Выкрепло сознание близкой революции. Поехал в Мустамяки. М. Горький. Читал ему части "Облака". Расчувствовавшийся Горький обплакал мне весь жилет. Расстроил стихами. Я чуть загордился. Ско-ро выяснилось, что Горький рыдает на каждом поэти-ческом жилете.Все же жилет храню. Могу кому-нибудь уступить для провинциального музея.
"Новый сатирикон"
65 рублей прошли легко и без боли. "В рассуждении чего б покушать" стал писать в "Новом сатирикоие".
Радостнейшая дата
Июль 915-го года. Знакомлюсь с Л. Ю. и О. М. Бриками.
Призыв
Забрили. Теперь идти на фронт не хочу. Притво-рился чертежником. Ночью учусь у какого-то инженера чертить авто. С печатанием еще хуже. Солдатам запре-щают. Один Брик радует. Покупает все мои стихи по 50 копеек строку. Напечатал "Флейту позвоночника" и "Облако". Облако вышло перистое. Цензура в него дула. Страниц шесть сплошных точек.С тех пор у меня ненависть к точкам. К запятым тоже.
Солдатчина
Паршивейшее время. Рисую (изворачиваюсь) на-чальниковы портреты. В голове разворачивается "Война и мир", в сердце - "Человек".
16-й год
Окончена "Война и мир". Немного позднее - "Че-ловек". Куски печатаю в "Летописи". На военщину нагло не показываюсь.
26 февраля, 17-й год
Пошел с автомобилями к Думе. Влез в кабинет Род-зянки. Осмотрел Милюкова. Молчит. Но мне почему-то кажется, что он заикается. Через час надоели. Ушел. Принял на несколько дней команду Автошколой. Гучко-веет. Старое офицерье по-старому расхаживает в Думе. Для меня ясно - за этим неизбежно сейчас же социали-сты. Большевики. Пишу в первые же дни революции Поэтохронику "Революция". Читаю лекции-"Больше-вики искусства".
Август
Россия понемногу откеренщивается. Потеряли уваже-ние. Ухожу из "Новой жизни". Задумываю "Мисте-рию-Буфф".
Октябрь
Принимать или не принимать? Такого вопроса для меня (и для других москвичей-футуристов) не было. Моя революция. Пошел в Смольный. Работал. Все, что приходилось. Начинают заседать.
Январь
Заехал в Москву. Выступаю. Ночью "Кафе поэтов" в Настасьинском. Революционная бабушка теперешних кафе-поэтных салончиков. Пишу киносценарии. Играю сам. Рисую для кино плакаты. Июнь. Опять Петербург.
18-й год
РСФСР-не до искусства. А мне именно до него. Заходил в Пролеткульт к Кшесинской.Отчего не в партии? Коммунисты работали на фрон-тах. В искусстве и просвещении пока соглашатели. Меня послали б ловить рыбу в Астрахань.
25 октября, 18-й год
Окончил мистерию. Читал. Говорят много. Поставил Мейерхольд с К. Малевичем. Ревели вокруг страшно. Особенно коммунистичествующая интеллигенция. Анд-реева чего-чего не делала. Чтоб мешать. Три раза поста-вили - потом расколотили. И пошли "Макбеты".
19-й год
Езжу с мистерией и другими вещами моими и това-рищей по заводам. Радостный прием. В Выборгском рай-оне организуется комфут, издаем "Искусство коммуны". Академии трещат. Весной переезжаю в Москву.Голову охватила "150000000". Пошел в агитацию Роста.
20-й год
Кончил "Сто пятьдесят миллионов". Печатаю без фамилии. Хочу, чтоб каждый дописывал и лучшил. Это-го не делали, зато фамилию знали все. Все равно. Печа-таю здесь под фамилией.Дни и ночи РОСТА. Наступают всяческие Деникины. Пишу и рисую. Сделал тысячи три плакатов и тысяч шесть подписей.
21-й год
Пробиваясь сквозь все волокиты, ненависти, канце-лярщины и тупости - ставлю второй вариант мистерии. Идет в I РСФСР - в режиссуре Мейерхольда с худож-никами Лавинским, Храковским, Киселевым и в цирке на немецком языке для III конгресса Коминтерна. Ставит Грановский с Альтманом и Равделем. Прошло около ста раз.
Стал писать в "Известиях".
22-й год
Организую издательство МАФ. Собираю футури-стов - коммуны. Приехали с Дальнего Востока Асеев, Третьяков и другие товарищи по дракам. Начал записы-вать работанный третий год "Пятый Интернационал". Утопия. Будет показано искусство через 500 лет.
23-й год
Организуем "Леф". "Леф" - это охват большой со-циальной темы всеми орудиями футуризма. Этим опре-делением, конечно, вопрос не исчерпывается,- интере-сующихся отсылаю к №№. Сплотились тесно: Брик, Асеев, Кушнер, Арватов, Третьяков, Родченко, Ла-винский.
Написал: "Про это". По личным мотивам об общем быте. Начал обдумывать поэму "Ленин". Один из лозун-гов, одно из больших завоеваний "Лефа" - деэстетиза-ция производственных искусств, конструктивизм. Поэти-ческое приложение: агитка и агитка хозяйственная - реклама. Несмотря на поэтическое улюлюканье, считаю "Нигде кроме как в Моссельпроме" поэзией самой высо-кой квалификации.
24-й год
"Памятник рабочим Курска". Многочисленные лек-ции по СССР о "Лефе". "Юбилейное"-Пушкину. И стихи этого типа-цикл. Путешествия: Тифлис, Ял-та - Севастополь. "Тамара и Демон" и т. д. Закончил поэму "Ленин". Читал во многих рабочих собраниях. Я очень1боялся этой поэмы, так как легко было снизить-ся до простого политического пересказа. Отношение ра-бочей аудитории обрадовало и утвердило в уверенности нужности поэмы. Много езжу за границу. Европейская техника, индустриализм, всякая попытка соединить их с еще непролазной бывшей Россией - всегдашняя идея футуриста-лефовца.Несмотря на неутешительные тиражные данные о журнале, "Леф" ширится в работе.Мы знаем эти "данные"-просто частая канцеляр-ская незаинтересованность в отдельных журналах боль-шого и хладнокровного механизма ГИЗа.
25-й год
Написал агитпоэму "Летающий пролетарий" и сбор-ник агитстихов "Сам пройдись по небесам".Еду вокруг земли. Начало этой поездки - последняя поэма (из отдельных стихов) на тему "Париж". Хочу и перейду со стиха на прозу. В этот год должен закон-чить первый роман."Вокруг" не вышло. Во-первых, обокрали в Париже, во-вторых, после полугода езды пулей бросился в СССР. Даже в Сан-Франциско (звали с лекцией) не поехал. Изъездил Мексику, С.-А. С. Ш. и куски Франции и Испании. Результат-книги: публицистика-проза- "Мое открытие Америки" и стихи-"Испания", "Ат-лантический океан", "Гаванна", "Мексика", "Америка".Роман дописал в уме, а на бумагу не перевел, потому что: пока дописывалось, проникался ненавистью к выду-манному и стал от себя требовать, чтобы на фамилии, чтоб на факте. Впрочем, это и на 26-й - 27-й годы.
1926-й год
В работе сознательно перевожу себя на газетчика. Фельетон, лозунг. Поэты улюлюкают-однако сами га-зетничать не могут, а больше печатаются в безответ-ственных приложениях. А мне на их лирический вздор смешно смотреть, настолько этим заниматься легко и ни-кому, кроме супруги, не интересно.Пишу в "Известиях", "Труде", "Рабочей Москве", "Заре Востока", "Бакинском рабочем" и других. Вторая работа-продолжаю прерванную традицию трубадуров и менестрелей. Езжу по городам и читаю. Новочеркасск, Винница, Харьков, Париж, Ростов, Тиф-лис, Берлин, Казань, Свердловск, Тула, Прага, Ленин-град, Москва, Воронеж, Ялта, Евпатория, Вятка, Уфа и т. д., и т. д., и т. д.Восстанавливаю (была проба "сократить") "Леф", уже "Новый". Основная позиция: против выдумки, эсте-тизации и психоложества искусством - за агит, за ква-лифицированную публицистику и хронику. Основная работа в "Комсомольской правде", и сверхурочно ра-ботаю "Хорошо"."Хорошо" считаю программной вещью, вроде "Обла-ка в штанах" для того времени. Ограничение отвлечен-ных поэтических приемов (гиперболы, виньеточного самоценного образа) и изобретение приемов для обра-ботки хроникального и агитационного материала.Иронический пафос в описании мелочей, но могущих быть и верным шагом в будущее ("сыры не засижены- лампы сияют, цены снижены"); введение, для перебивки планов, фактов различного исторического калибра, за-конных только в порядке личных ассоциаций ("Разговор с Блоком", "Мне рассказывал тихий еврей, Павел Ильич Лавут").Буду разрабатывать намеченное. Еще: написаны-сценарии и детские книги. Еще продолжал менестрелить. Собрал около 20000 записок, думаю о книге "Универсальный ответ" (запи-сочникам). Я знаю, о чем думает читающая масса.
1828-й год
Пишу поэму "Плохо". Пьесу и мою
литературную биографию. Многие говорили: "Ваша автобиография не очень серьезна".
Правильно. Я еще не заакадемичился и не привык нянчиться со своей персоной, да и
дело мое меня интересует, только если это весело. Подъем и ойа-дание многих
литератур, символисты, реалисты и т. д., наша борьба с ними-все это, шедшее на
моих глазах:
это часть нашей весьма серьезной истории. Это требует, чтобы об
нем написать. И напишу.
*
1922-1928
